Игорь Ларионов: «Хоккейный интеллект — это очень емкое слово, которое “создает” команду»

Сегодня вы — тренер молодежной сборной. Это решение далось вам не просто и не сразу. Почему?

Тренерство — очень затягивающая история. Я, наконец, пришел к тому, что хочу поделиться с молодежью своими умениями, навыками и знаниями, имея за плечами богатый опыт. Конечно, хоккей не стоит на месте и постоянно эволюционирует, поэтому я не перестаю учиться и сам: много читаю, смотрю и пополняю свой опыт разными материалами не только из хоккея, но и из других видов спорта. Важно дать возможность мальчишкам, с которыми я работаю, реализовать себя и оставаться романтиками. То есть вылезти из скорлупы, в которой они находятся в своих клубах, и подходить к игре творчески, а не по навязанным правилам. Хочется, чтобы мы получили правильный продукт — команду, которая будет радовать своей игрой всех фанатов хоккея, а также позволит пацанам сделать яркую карьеру и продолжить тот путь, который начали наши прошлые поколения. Вот это желание двигает меня вперед.

А почему раньше не соглашались на подобные предложения?

Я выжидал, смотрел, занимался какими-то другими делами, которые мне были интересны, но в то же время не отпускал идею стать тренером. Все-таки в тренерство следует приходить осознанно. Это интересный путь, который требует умения сопереживать, совершать ошибки, пробовать что-то. И я решил, что надо заниматься тем, в чем хорошо разбираюсь. При этом я открыт новому и постоянно учусь: читаю книги, смотрю матчи, фильмы, много общаюсь и наблюдаю за действующими игроками. Какие-то вещи пытаюсь вносить на ходу, чтобы весь процесс, который я начал, был гармоничным и продуктивным.

Вы довольны тем, как все складывается?

Ну, как сказать, доволен… Безусловно, ничего не происходит быстро. Насколько я знаю, «тойота» собирается шесть часов, а «роллс-ройс» полгода. Здесь нужно время, терпение, нужна правильная почва, чтобы все реализовать. Есть ли почва и какая-то поддержка в хоккее — вопрос, но я двигаюсь вперед, пытаюсь адаптироваться к происходящему. В мире разные обстоятельства: в Швеции одни, в Канаде другие, в Финляндии, Чехии, России — третьи, везде все по-разному, хотя игра одна. И здесь важно понять, найти именно то пространство, где ты можешь себя реализовывать, попасть туда, где тебя будут понимать, чтобы ты мог двигать свои идеи, достигнуть поставленных целей, восстановить потерянное преимущество. Понятно, что игра развивается, но лично мне хочется вернуть традиции русского хоккея, чтобы мы вновь оказались на том уровне, который когда-то занимали. Возможно, во мне говорят собственные амбиции, но, наверное, это и неплохо — иметь амбиции. Важно, что в нашей стране по-прежнему есть таланты, к которым просто нужен особый подход — чтобы из хорошего игрока сделать легенду. Вот это все мне интересно.

Как поменялся хоккей за то время, что вы не в нем?

С начала XXI века игра сильно поменялась, изменились ее правила, она стала значительно быстрее. И если сегодня ты не катаешься уверенно и быстро, ты не можешь конкурировать. Все это надо учитывать. Но какие бы эволюции ни происходили, как бы ни улучшали экипировку, изменяли правила и так далее, все равно на первом месте в хоккее значится быстрота мышления — и этого терять никак нельзя. Русский хоккей отличался от мирового оригинальностью мышления игроков, которые меняли результат игры за счет нестандартных решений. У нас есть таланты, и хочется, чтобы за всеми этими ограничениями и серостью тренерской мысли они не потерялись. В Северной Америке до сих пор ловят таких ребят, осознавая, что каждый из них — успешный коммерческий проект. Поэтому своей задачей я ставлю поиск этих самородков — бриллиантов, которые дадут нам возможность быть успешными на международной арене.

Ставка на интеллектуальную игру остается, несмотря на увеличение скорости?

Смотря у кого. У меня она всегда на первом месте. Это главный критерий, без которого я не вижу творчества, не вижу картины игры, позволяющей добиваться результата разными способами, не просто прямолинейной игрой от обороны и страхом проиграть или ошибиться. Я стараюсь стирать эти вещи, чтобы у ребят было право на ошибку, чтобы они через эти пробы могли стать личностями. Потому что характер, бойцовские качества, катание — это все важно, да, но мысль первична, именно она и неординарность мышления в игроке меня всегда привлекают. Хоккейный интеллект — это очень емкое слово, которое «создает» команду, потому что люди с интеллектом делают ее лучше и сильнее.

То есть сам процесс игры, ее философия для вас не менее важны, чем результат?

Абсолютно! Я всегда говорю, и это мой слоган: если жизнь дает тебе лимон, надо сделать из него лимонад. Самое главное, чтобы в процессе работы не было этого стопора, когда ты думаешь только о результате. Понятно, это важно, это требование Федерации, но для меня основное, чтобы была красивая игра, грамотный подход, без посторонних движений. Тогда результат сложится сам собой. Если ты играешь правильно, честно, если ты понимаешь, насколько команда, ведомая мною как тренером, верит в то, что мы делаем, рождается творчество, порождающее вкус к игре. Как в детстве, когда ты выходил на каток в парке, на озере или на замерзшей реке, где не было тренеров, а были только мальчишки, с которыми ты просто играл в хоккей, творил и получал от этого удовольствие. Важно не убить весь потенциал в ребятах, а довести их до звездного олимпа. Если ты заточен только на результат, это приведет к большому стрессу и для тренера, и для команды.

Такие тренеры, как Гвардиола (испанский футболист и тренер. — Прим. ред.) в «Манчестер-сити», или Клопп (немецкий футболист, главный тренер английского клуба. — Прим. ред.) в «Ливерпуле», или Анчелотти (итальянский футболист и тренер. — Прим. ред.), — великие тренеры, у которых есть время и люди высочайшего мастерства. Только это сочетание дает возможность тренерам «вести» команду, наслаждаться процессом и получать высокие результаты.

Я всегда задаю мальчишкам главный вопрос: «Вот стоит пианино: на нем работают или играют?» — «Играют». — «А в хоккей вы работаете или играете?» — «Играете, потому что это игра, и она должна приносить удовольствие». Вот это и хочется до них донести. Часто они приходят и говорят: «Игорь Николаевич, мы не можем так сделать, потому что нас будут ругать в команде. Нам сказали, что если мы так сыграем, то сядем на лавку». На это я говорю: «Здесь не команда, а сборная, и такие вещи допускаются. У вас должно быть два-три варианта». Потому что у нас на поле шесть игроков, включая вратаря, и должно быть как минимум два варианта игры. В наше время, кстати, их было четыре. Но даже двух достаточно для того, чтобы сбить с толку другую команду, заставить ее ошибаться и выйти из намеченного плана. Сегодня в игре все очень структурировано, системно, и эта система работает до тех пор, пока не появляются экстраординарные люди, которые ее ломают. Чем хороша игра? Каждый раз она дает новые сценарии и может не подчиняться плану. И я хочу, чтобы в моей команде были не роботы, которые подчиняются плану, а творческие люди, способные менять каждый игровой отрезок в соответствии со своим видением. Есть какие-то ходы, которые ты должен сделать, но выбор варианта игры — за игроками. Потому что одно дело — ты их четко инструктируешь, убивая этим всякий креатив, другое — они сами творят. Да, решения могут быть ошибочными, а могут и сработать. То есть главное, чтобы все-таки за этими элементами прослеживался креатив и творчество: игроки должны на ходу оценивать, сканировать ситуацию и принимать правильное решение, тогда получается шикарное произведение, которое дает тебе преимущество перед другой командой.

Сложно быть тренером во время пандемии, когда нет сборов, матчей?

Ну, все находятся в одной лодке. Понятно, что мне, как начинающему тренеру, приходится познавать азы профессии довольно быстро. За год (второй только начался) не так уж много можно охватить в плане турниров, понимания игроков и так далее. Поэтому что-то приходится решать по ходу работы, наблюдать, видеть какие-то детали — все это потом собирать в багаж и использовать. Как бы там ни было, это трудоемкий процесс, творческий, порой сложный, потому что на то, чтобы ребята поняли этот концепт и использовали его, требуется время — многое было упущено в детстве, это надо восстановить и дать возможность мальчишкам сыграть на сильных сторонах.

Тот опыт, который был приобретен мной в Союзе, конечно, тоже используется, но я не говорю: мы раньше делали так, давайте делать так. Нет, сегодня другие ребята. Однако попробовать привнести то, что можно использовать, надо — так развивается в том числе и игровой интеллект.

Это правда, что в последнее время вы очень увлечены футболом и даже ездили на стажировки Английской Премьер-лиги. Почему для вас это важно?

Во-первых, футбол и хоккей схожи. Во-вторых, эволюция игры идет просто молниеносно. Я еду в клуб для того, чтобы понять, как проходит развитие игрока и раскрываются его таланты. Почему он попадает в клуб в 17 лет и в 20 не исчезает? Масса факторов: окружение, деньги, родители, семья… Но почему-то там все проходит с меньшими потерями. Мне интересно посмотреть, что происходит по другую сторону спорта: восстановление, подготовка, индивидуальные качества — и насколько это может помочь мне в моей работе. Поэтому я еду туда смотреть команды, составляющие элиту мирового футбола: «Ливерпуль», «Сити», «Юнайтед», «Арсенал», «Челси», и это дает мне знания, которые я могу применить у себя. Я переношу футбольные упражнения на хоккей, чтобы сменить внимание игроков во время сложного хоккейного матча и не позволять им отключать голову, уходить в простоту, лишь бы избавиться от шайбы, снять с себя ответственность. И из этих элементов складывается стратегия, которая дает развитие в атаке и снятие напряжения в обороне.

Как вы успеваете смотреть все хоккейные матчи: ночью — НХЛ, вечером — наши?

Не скажу, что я смотрю все матчи. Лишь три-четыре команды, которые мне интересны: «Торонто», «Колорадо», «Эдмонд», потому что оттуда ты можешь что-то почерпнуть. Все остальное смотреть нет смысла. Остальные команды, возможно, играют очень хорошо, но дает ли это какое-то развитие направлению игры? Конечно, нет. Для меня, во всяком случае. Когда я был в Лос-Анджелесе, я смотрел по две-три игры в день, причем именно целиком. Здесь только ЦСКА — «Локомотив», Казань — Омск. Видел несколько матчей НХЛ, где играют ребята, которые мне интересны для молодежной сборной. То есть я смотрю это для сбора информации и проведения аналитики. Видеть все нереально. У меня, например, Скаутское бюро Федерации, которое дает оценку игроков. То есть я получаю 50 кандидатов и прошу дать мне описания этих игроков, ведь я знаю далеко не всех. Дальше начинаю смотреть записи их игр, чтобы оценить и сравнить характеристики. Принять решение должен только я, и задача собрать пазл с лучшими игроками команды стоит передо мной.

Как вы относитесь к недавнему скандалу с Суперлигой в футболе, когда топовые клубы захотели сделать свой чемпионат? Почему это не получилось в футболе, а в хоккее есть?

Это разные вещи. Европа — это другие традиции, и они сильно отличаются от Северной Америки. В хоккее семь команд канадских, остальные американские. Все находятся на одном континенте. В Европе пытались сделать больше премиальных игр, допустим, «Реал» — «Ливерпуль», «Барселона» — «Сити». Было бы здорово, да. Но убирать свои чемпионаты, конечно, неправильно. Я считаю, что это убивает внутренние интересы. Думаю, здесь была какая-то недоработка в плане того, что они хотели сделать. Потому что на самом деле это традиции, очень глубокие, и их нельзя нарушать.

Почему для вас и вашего поколения было так важно оказаться в НХЛ? Притом что и в Союзе все внешне складывалось отлично. Это такая мечта о вершине, выше которой ничего нет?

Безусловно, да. Тогда и сегодня НХЛ по-прежнему номер один, это все еще большой бизнес, где за короткое время ты можешь заработать хорошие деньги. Наше поколение выиграло практически все, что могло выиграть, но желание провести несколько лет карьеры там, где мы были лишь наездами, — Суперсерия или Кубок Канады — было очень высоким. Побыть внутри этого какое-то время, пройти марафон и добиться Кубка Стэнли — это, безусловно, яркое событие и большая мечта.

Вы достигли всего, прыгать выше не­куда, это проблема?

Когда ты достигаешь цели, ты понимаешь, насколько сладко, трудно и почетно — пройти вместе с командой через боль и травмы, взлеты и падения, потери и успех, чтобы потом подняться на пьедестал и понять, что принес счастье миллионам людей. Когда ты видишь аудиторию в миллион человек, которые вышли на парад, чтобы посмотреть на тебя, поприветствовать и вместе порадоваться, ты понимаешь, что хочешь испытать это еще раз. Для меня так. Это не может надоесть, потому что на самом деле это то, ради чего ты играешь. И даже в моем возрасте (в 37 лет я выиграл первый кубок) признаешь свой вклад в дело и радуешься, что вовлекаешь большое количество людей, которые на тебя смотрят и за тебя переживают. Неважно, русский ты, чех, швед и так далее, — ты играешь в команде, в «Детройте» например, и все грани стираются, вы одна семья, одна команда и одна цель, все. И за тобой — город голубых воротничков, не белых, а голубых, которые работают, приходят поддерживать команду, дарят свои эмоции. Не все могут пойти на хоккей, но за тобой все равно большая аудитория, которых ты просто не хочешь подвести.

Почему для вас было так важно долго оставаться действующим хоккеистом — до 44 лет? Ведь так долго играют еди­ницы.

Все просто: если ты все еще можешь играть и помогать своей команде, ты играешь. Мне хотелось делиться накопленным мной опытом, пока на это хватало ресурсов. Это часть твоей карьеры, которую ты просто хочешь провести вместе с ребятами, чтобы дать им возможность тоже быть успешными, обращая внимание на детали: режим, работа в зале, отдых, питание и так далее.

Но до 44 лет все же сложно держать форму?

Сложно, да. Если находишься в полном порядке по здоровью, если ты делаешь вещи, которые можешь делать лучше, чем, допустим, молодежь, и в то же время подталкиваешь ее становиться лучше, а команда по-прежнему успешна — это важно. Сначала мы выигрывали в Союзе и потом на Западе — и остановиться сложно. Ты понимаешь, что часть этого успеха, который, допустим, идет для команды, принадлежит тебе, потому что ты помогаешь команде становиться лучше.

Овечкин, например, тоже возрастной игрок. Как вам кажется, он может дойти до 44 как действующий спортсмен? Есть в современном хоккее атлеты, которые могут доиграть до вашего возраста?

Сейчас играют два игрока: Патрик Марло в «Сан-Хосе» и Джо Фентон в «Торонто», ему 41 год. Но сегодня это сложнее, так как игра стала быстрее. Еще вопрос, насколько у тебя горит огонек внутри, готов ли ты подготовить себя так, чтобы мог конкурировать. Понятно, что у тебя есть опыт, но игра прогрессирует, становится быстрее, и ты должен успевать делать эти элементы так, как делал их в 25 лет. Когда тебе 41 год или 36 лет, как Овечкину, эти вещи начинают катиться с горки. Чуть дал себе слабину — сложно себя мотивировать. Это психология: насколько ты готов, насколько в тебе есть мотивация и т. д. Поэтому здесь предсказывать, сколько он еще поиграет, очень сложно.

Вы видите сейчас кого-то похожего на себя по стилю игры — в НХЛ или среди российских игроков?

Я думаю, из наших игроков в таком ключе играет Артемий Панарин, в «Торонто» — Велья Рико Мардер. Людей, которые видят игру, чувствуют пространство и время, когда отдать, придержать, не так много. Еще по стилю игры мне импонирует игра Драйзайтля из «Эдмонтона», Рантанена из «Колорадо», Ахо и Теравайнена из «Каролины», потому что они играют так, что смотреть их — одно удовольствие. Кузнецов, когда в полном порядке, но там вопрос стабильности и посвященности игры.

Кто для вас был авторитетом и вдохновил на этот стиль игры?

Ну, Морозов, да (Юрий Морозов — старший тренер команды «Химик», в которой начинал Ларионов. — Прим. ред.).  Но в первую очередь Эпштейн (Николай Эпштейн — тренер, создатель команды «Химик». — Прим. ред.), который создал воскресенскую школу хоккея. Первый тренер мой — Одиноков (Вячеслав Одиноков — Прим. ред.), который не мешал играть в хоккей, скажем так. Потом двор: именно там я вырос и играл в хоккей, и все эти элементы оттуда. Когда ты играешь против взрослых, приходится находить альтернативные возможности, ведь за счет силы их не обыграешь. Нужно было где-то обхитрить, где-то обыграть, где-то перехватить, просчитать ситуацию — и все эти вещи поощрялись, а не убивались. Дальше, уже попадая во взрослый хоккей, ты видишь, насколько у Боумэна (Скотти Боумэн, создатель легендарной «русской пятерки» в клубе «Детройт Ред Уингз», куда помимо Ларионова входили Вячеслав Фетисов, Владимир Константинов, Вячеслав Козлов, Сергей Федоров. — Прим. ред.) в «Детройте», например, это все — индивидуальная игра внутри командной — правильно сочетается. Ты имеешь право на успех только тогда, когда свои личные качества подчиняешь командным действиям. Да, у нас были какие-то схемы оборонительного плана, но их не так много, потому что мы играли за счет контроля шайбы. Когда ты атакуешь и держишь шайбу, ты меньше обороняешься. Тут важно понимать, кто генерал, который ведет эту битву.

А кто для вас генерал или это всегда совокупность?

Совокупность, потому что за 27-летнюю карьеру на меня влияло очень много людей.

Но кому-то больше благодарны?

Естественно, первому тренеру, который дал возможность творить, играть, не мешал в то время, — Одиноков. Дальше — Морозов. В ЦСКА — Тихонов. Там, скорее, были правильные партнеры, с которыми ты мог делать вещи, опередившие время. Все мы были из разных команд, да и сами тоже были разными, но играли в хоккей, который был гармоничным и правильным. То есть нужно взаимодействие, понимание и какая-то цель, чтобы двигать игру вперед.

Ваш винный бизнес, которым вы занялись сразу после того, как ­закончили играть, превратился в большое дело. В подходе к вину вы позаимствовали какие-то спортивные качества?

Элегантность, баланс. Мой винодел, который живет в Калифорнии и в Австралии, делает вино исходя из того, чтó мы хотим видеть в результате и насколько мы в этом совпадаем. Нет задачи выпустить продукт, который будет зарабатывать деньги, — важно, чтобы этот продукт был, как в хоккее, не ради успеха, а ради игры. Успех придет сам. Я считаю, что в первую очередь напиток должен нравиться мне. Если этого не происходит, значит нужно сделать другой бленд, соответствующий моим вкусовым качествам и рецепторам, тогда, возможно, он понравится и остальным. Немаловажным является и репутация винодела. Винодел, который гонится за быстрым рублем или долларом, мне неинтересен. Хочется, чтобы это был творческий процесс, который рождает приятный во всех отношениях продукт, соответствующий высоким качествам и нашей репутации. Были предложения сделать супердешевую линейку, но фамилия-то стоит, и люди будут это покупать. Нет, мне это неинтересно.

То есть вы не относитесь к виноделию как к бизнесу?

Нет, нет, я не хочу этого. Потому что это продукт, за который я несу ответственность. Я не боюсь критики, наоборот, она необходима. Мне важно, чтобы мое вино приносило людям удовольствие и располагало к тому, чтобы делиться им с друзьями, а не стоять на каждой полке «Ашана» или «Метро». Хотя я вижу, что многие корпорации, которые владеют большими виноградниками, не стесняются делать простые вина и продавать их без имени на лейбле. Вино стоит дешево, люди покупают, компания обогащается.

Где у вас сейчас главный бизнес?

Наверное, в Австралии. Там более обширная линейка и стоит все немного дешевле. Калифорния подороже и состоит из нескольких позиций. В Австралии, кстати, несмотря на цену, и качество потрясающее, и винодельня, с которой я работаю, бутиковая и с отличной репутацией. Она, по-моему, входит в топ-10 Австралии. Обе винодельни, с которыми я сотрудничаю, получают высокие баллы во всех винах и конкурсах, что обеспечивает им хорошую репутацию. То есть ты связываешься с правильными людьми, с которыми делаешь доброе дело. Даже если оно не приносит больших дивидендов, оно дает чувство удовлетворения и гордости от того, что людям это нравится и они покупают твой продукт. Конечно, конечная цель любого бизнеса — быть успешным, зарабатывать деньги и так далее, но насколько это реально в отношении вина — не знаю. Много хорошего вина быть не может, поэтому пусть лучше будет меньше, но отличного качества.

Triple Overtime — почему вы так назвали одно из своих белых вин? Понятно, что это момент в игре, но почему для вас этот момент оказался настолько важным, что в его честь выпущена линейка вин?

Во-первых, Triple Overtime — это гол, который я совершил в 41 год. Во-вторых, это терпение, пауза. Хочется, чтобы люди не спешили, смаковали вино, наслаждались процессом. Так же как и в игре: скорости огромные, но если ты разложишь игру по частям, поймешь, насколько мастерство и талант позволяют тебе ее успокоить, разрядить, просто приняв правильное решение. Поэтому Triple Overtime — это гол, который в третьем овертайме забил самый старый на тот момент игрок, проявив то самое терпение и определив ход игры. Я думал, что это будет интересное название для вина — напитка, который даст людям возможность не спешить, попробовать, оценить, подышать и получить наслаждение.

Как вы себя держите в такой отличной форме?

Я стараюсь заниматься по 1-1,20 часа четыре-пять раз в неделю. Притом что каждый день прохожу пешком минимум десяток километров. Минимум!

И зимой тоже?

Да, десятку прохожу. Но вне зависимости от прогулок я тренируюсь. В первую очередь — скакалка, обычно делаю три периода по 6–8 минут нон-стоп. После этого у меня, допустим, гиря, резинки, отжимания, работа с собственным весом, то есть масса упражнений на плечи, корпус, спину, ноги. В принципе, все можно делать дома, если у тебя есть пространство для выполнения упражнений.

Я не люблю тренажеры, они мне и не нужны, хотя дома в Америке у меня свой зал, в котором есть абсолютно все необходимые мне тренажеры и свободные веса. Сейчас можно заниматься по разным программам, но я делаю так, как чувствую. То же и с питанием. В Москве у нас есть свой тренировочный зал Larionov Pro — для спортсменов и любителей. Это инновационный подход (tailor-made) к современному проатлету, чтобы найти и развить нужные кондиции конкретного атлета, способные дать необходимый результат для достижения цели. Каждый спортсмен имеет сильные и слабые стороны, и только индивидуальный подход способен найти пути к совершенствованию. Это и есть принцип Larionov Pro.

Где сейчас ваш дом?

Мой дом в Лос-Анджелесе, здесь у меня ничего нет. Я прожил 30 лет в Северной Америке, а это большой срок, полжизни. Если говорить ментально, мне комфортно и там, и здесь. Поэтому здесь у меня нет дома, но есть отец, моя родина, брат. Тут я работаю, отдаю часть себя русскому хоккею, нашей стране. Но с сегодняшней зарплатой я не могу позволить себе иметь дом в Москве, поэтому он там — в Лос-Анджелесе.